kathlyn “k” jones 
© bravejemma
например, elizabeth henstridge | кэтлин «кей» джонс
29-30 лет
› любая - оф
сотрудница мм, сектор борьбы с неправомерным использованием магии [на выбор]
личный помощник |
С мая 1998, когда внутренний счетчик многих жителей Магической Англии неотвратимо обрушивается к начальной отметке, Гермиона переживает адово крошево событий, болезненно разбивающихся о внутреннюю стену черепной коробки каждый раз, как она закрывает глаза перед сном, переходит с одного круга на другой, поэтапно эволюционирует от борьбы к отрицанию, а после — к перерождению. Она сполна пожинает результаты трудов поколения войны и старается не опускать руки, хоть периодически опасно гуляет у самой кромочки — желание все бросить и исчезнуть с радаров магического мира в такие дни пульсирует пуще прежнего — снова и снова фанатично бросается на амбразуры, правда, уже не такие буквальные, какими они были в юности. Она учится распутывать политические интриги, участвует в расследованиях, ее мысль способна сносить города —
но вид плачущего человека успешно деактивирует волшебницу, на пару минут так точно.
(подобно солдату, что выключается от крови не десятка вражеских трупом, но убитого ребенка)
Осенним утром семилетней давности Кэтлин Джонс плачет искренне и отчаянно, глухо проглатывая особенно горестные всхлипы, а при звуке приближающихся шагов и вовсе стыдливо пытается стереть влажные дорожки на щеках, как человек, явно не желающий попасться в таком расхлябанном виде. Она уже собирается встать с деревянного ящика, что несколькими минутами ранее становится ее «троном скорби», но новая горячечная волна (не жалости к себе, но чего-то иного) накатывает со спины, заставляя вернуться на свое место и не поднимать головы в надежде, что случайный свидетель зайдет в телефонную будку и отправится в Министерство Магии, не обратив на нее внимания. Но когда в поле зрения, изрядно ссуженного стеной из ржавых волос, попадают прямоугольные носки ботинок, Кэтлин понимает, что поднять голову все же придется.
Немая сцена, последовавшая после, тянет на конфуз для одной стороны (с возрастом Гермиона изрядно растрачивает утешающие навыки, но, тем не менее, не теряет чувствительности вовсе — из-за чего перманентно находится в растерянности, когда нужно сыграть роль «жилетки»), для другой же стороны сложившаяся ситуация сильно смахивает на катастрофу (последнее, что хочет Кэтлин — это показать свою слабость женщине, что когда-то в прошлом становится для нее неоспоримым примером). При чем, катастрофу в таких масштабах, что Кэтлин проглатывает язык, а плач грозит перерасти в истерику.
— Разве прогноз обещал быть пасмурным?
Гермиона Уизли славится если не красноречием, то исключительной взвешенностью слов. Она обдумывает предложение прежде, чем выбросить его наружу, и в 80 процентах предугадывает ответ оппонента. Как итог — знает, что говорит. Но, видимо, дивное умение — думать прежде, чем говорить — порой сбоит. И это, как раз, такая ситуация. Но неловкая фраза — с виду калечная и вымученная — дает начало их истории.
Под испытывающим взглядом Гермионы, Кэтлин говорит, что на каком-то этапе своей жизни она сворачивает не туда.
Представляя свою жизнь в виде постепенно разворачивающейся ленты, Кэтлин Джонс точно знает, когда приходится споткнуться о первый узел — будучи не то родственницей, не то просто однофамилицей «той самой» Гвеног Джонс, она также мечтает играть в квиддич, и мечты эти сдобрены воспитанием отца-тренера, лишь недавно ушедшего с игрового поприща. Имея определенные успехи в игре и умело игнорируя остальные таланты, будь то острый не по годам ум и чуть ли не сверхъестественная наблюдательность, Кэтлин идет к своей цели таранным методом — но резко ухудшающееся зрение становится воистину непреодолимым препятствием. Кэтлин выбирает иную тропу, чудом цепляется за должность секретаря в Отделе Магических Игр и Спорта, но рикошетом вылетает оттуда, когда вторым узлом на жизни-ленте оказываются домогательства начальника, на которые Кэтлин отвечает так, как учил ее отец — ударом в пах. И если на тот момент все ограничивается увольнением, то сейчас прошлое становится третьим узлом, по скромному мнению самой Кэтлин, призванным стать узлом на веревке для повешения — сдав экзамены и поступив в Академию хит-визардов, Кэтлин почти доучивается до выпускных экзаменов, но «внезапно» всплывшие рекомендации (читай — клевета) бывшего начальника ставят крест и на этом начинании — девушке намекают, что лучше ей забрать документы и перестать рассчитывать на службу в Министерстве Магии вовсе.
Гермиона слушает, не перебивая, одновременно с этим пролистывает резюме Кэтлин Джонс – изрядно помятое и в некоторых местах влажное, словно попавшее в шторм.
(а скрытые поршни механизма связей, давления и авторитета начинают лихорадочно танцевать)
Кэтлин Джонс работает в Секторе борьбы с неправомерным использованием магии уже семь лет. Начав с самого низа, она уверено переходит с одной ступени на другую, доказывая Гермионе (чьей личной помощницей и становится), что та не ошиблась, когда дала незнакомой плачущей девушке второй шанс. Она умна, дисциплинирована, открыта для идей и свершений. Она умеет слышать и делать то, что от нее требуется, периодически не забывая встряхивать непосредственную начальницу актами неповиновения (во благо общего дела), не зашоренным политикой взглядом и собственной моралью.
Постепенно Кэтлин трансформируется в Кэй (и это не только сокращение имени, но и отсылка к английскому словечку «key» — ключ), на данный момент являя собой зеркальное продолжение Гермионы – ее правую руку и безоговорочную соратницу.
► обозначенный образ дорог мне, как и все образы, рожденные в мыслях, а после нашедшие выход на свободу — это гарантия того, что заявка написана не просто так, не для галочки, не для "чтобы было". Так же как Гермионе нужен человек, что будет насильно уводить ее с работы и поить лекарством, если она заболеет, порицать за забытые важные даты, будет вхож в ее семью, будет поддерживать ее и не давать окончательно сойти с ума, мне нужен человек, что способен не только уловить мысль, но и развить ее — инициативность, грамотность и логичность должны идти с вами в комплекте. Вы должны трезво оценить свои силы, и подтверждением этого я хочу увидеть любой ваш пост сравнительной свежести — я хочу максимально исключить возможной неловкости, что станет результатом нашего несовпадения в манере письма. Я не требую простынных опусов, золотая середина мною ценится более всего. Будьте творцом, а не потребителем, и я с удовольствием поделюсь с вами вдохновением. Вдохновения!
пример письма;
но где бы ты ни был, я знаю, ты тянешь руки к моим рукам:
в одной ладони граната, в другой — выдернутая чека. [c]
♫ les friction - who will save you now
— Покорми свою голову!
Голос ножом прорезает тяжелую тишину, отскакивает от стен, путается в низком потолке, возвращается в черепную коробку, вползая в ушные раковины — оглушающая смесь интонаций, знакомых и совсем нет, срывает Рейвен с хлипкой мешковины, призванной заменить кровать, словно подбрасывает в воздух, выворачивая по забывчивости суставы привязанных к решетке рук. Густой воздух крадет дыхание, требуются определенные усилия, чтобы протолкнуть кислород вниз по трахее. Распахивает глаза, но остается слепой — темнота благосклонно возвращает комнате смутные очертания спустя некоторое время, но оттого становится лишь тоскливее. Унылая обстановка неизменно уныла — провал запертой двери, груда пустых ящиков у противоположной стены, погнутость радиатора отопительной системы, сквозь прутья которого продета полимерная лента наручников, не позволяющая опустить руки. Периодически Рейвен пробует ее на прочность — грызет зубами, кровит запястьями, неловко пытается оттолкнуться правой ногой, и громко хохочет, когда ни хрена не получается. А после бессильно рычит в пустоту, ощущая, как кровь в конечностях обращается в вязкий студень.
Конечно, периодически ее развязывают.
Люди, занимающиеся ее допросом, разбивают ей губы, режут живот и бедра, однажды, лезвие прочерчивает линию от подбородка до скулы, и повторяют с незнакомым акцентом одни и те же вопросы. Рейвен сначала скрипит зубами, потом старается не поперхнуться внутренностями, срывает голос, когда отверткой вскрывают старые раны, и дает один и тот же ответ. «Меня зовут Рейвен Рейес, и я здесь одна. Никто не выжил». На деле, она почти не врет — она, на самом деле, не знает, как посадку пережили остальные. Ей же неизменно везет — в очередной раз пережив столкновение с блядской Землей, она оказывается запертой в спасательной капсуле, как в консервной банке, оттуда же ее — с проснувшейся болью в ноге, разбитым виском и неработающей связью, выковыривают далеко не дружелюбные чужаки. Когда ее волокут на руины бывшей Аркадии, Рейвен успевает разглядеть эмблему космической станции на одном из комбинезонов — к концу первого дня заключения приходит неясное узнавание (преступники, там точно было что-то, связанное с тюрьмой), и в унисон с липким страхом раскрывает свою пасть плохое предчувствие.
На второй день начинаются допросы, в общем-то, лишь укрепляя уверенность в дурном исходе.
Голос, разбудивший ее — следствие обезвоживания и голода, вывод из уравнения истрепавшейся нервной системы, ничего более. В нем отголоском звучит заботливость Синклера, настойчивость Эбигейл Гриффин, насмешка Джона Мерфи, и еще десятки оттенков, знакомых когда-то и позабытых. Покорми свою голову, думай — и Рейвен думает. Ум — крохи величия, ей оставленного, противовес почти бесполезному поломанному телу. Рейвен снова осматривает свою клетку, дюйм за дюймом, чуть не плача от отчаяния. Все бесполезно, лишь пробоина в потолке дает крохи знания (исключительно бесполезного!) — день сменяется ночью, и голоса на улице становятся тише. Впервые за долгое время, ум по принесенной пользе становится в ряд с обездвиженной бракованной ногой.
— Черт! — стены безучастно проглатывают ругательства, не предлагая не сочувствия, ни альтернатив. Рейвен вся подбирается в своем углу, искренне и самозабвенно проклиная все, до чего дотягивается взгляд, мысль и память.
«Остановишься — сдохнешь», красочным девизом во всю стену, на всех полотнах, на всех дорогах жизни, куда не посмотри. Решающий пинок под зад, когда жалость к себе начинает жадно находить себе пищу в бесконечной боли, прорывающейся сквозь все мыслимые заслоны. Не помогает меч, щит в помощь — однажды Рейес позволяет себе остановиться и найти фальшивое облегчение в объятиях А.Л.И.Е., когда не выдерживает не боль физическую, но признание собственной никчемности, когда не может справиться с тем, что абсолютно каждый знает, что ей нужно делать (быть в лагере, выполнять сидячую работу, принимать и просить о помощи), в то время сама же она не знает, даже о том, как продолжить просто просыпаться по утрам. Она позволяет себе остановиться и до сих пор платит по счетам за свою слабость. Теперь же никаких щитов, никогда она на эту уловку более не купится — есть предел, за которым уже не болит, и имя ему смерть, а пока Рейвен Рейес планирует еще немножко пожить.
Только обстоятельства категорически против.
Распоясавшийся в бездействии мозг подкидывает параллели — Джон Мерфи тоже пережил свой плен, только у землян. Они пытали его и задавали вопросы, на которые он дал им ответы, когда боль стала невыносимой. Рейвен думает о том, что у каждого человека есть свой порог, и боится, что очень даже близка к своему собственному.
